Зимняя луна [= Ад в наследство ] - Дин Кунц

К концу марта Эдуардо начал думать, что тот феномен был единичным случаем без заметных последствий. Редкое, весьма занятное, но вполне объяснимое как-то естественно явление. Может быть, какое-то электромагнитное колебание. И угрожает ему не больше, чем летняя гроза.

Первого апреля он разрядил обе винтовки и оба дробовика. Почистил их и уложил обратно в стенной шкаф своего кабинета.

Но тем не менее, все еще ощущая некоторое беспокойство, расставаться с последним оружием - пистолетом двадцать второго калибра ему не хотелось, и он держал его на ночном столике, всегда под рукой. Никакой особенно страшной убойной силы у пистолета не было, но заряженный пулей с особенным, тупым концом, он все же мог причинить некоторый вред.

* * *

В темные предутренние часы четвертого апреля Эдуардо был разбужен низкой пульсацией, которая разрасталась и исчезала, потом снова - разрасталась и исчезала. Как и в начале марта, этот пульсирующий звук сопровождался сверхъестественным электрическим колебанием.

Старик сел прямо в кровати и сощурился на окно. Три года, со смерти Маргариты, он проводил ночь не в главной спальне передней части дома, которую они занимали вместе, а устраивался в одной из двух задних спаленок. Следовательно, окно выходило на запад и было обращено на сто восемьдесят градусов по компасу к восточному лесу, где он видел странный свет. Ночное небо за окном было густо-темного цвета.

Стиффеловская лампа на ночном столике включалась, если дернуть за шнурок. Как раз перед тем, как включить ее, он ощутил, будто нечто находится вместе с ним в комнате, нечто, чего ему лучше не видеть: пальцы вцепились в металлические бусинки шнурка.

Эдуардо внимательно изучил темноту, сердце стучало, как будто он проснулся не от кошмара в реальном мире, а в самом кошмаре, густо набитом разными монстрами. Когда, наконец, дернул за шнур, то свет показал только то, что в комнате он один.

Схватив наручные часы со столика, посмотрел, сколько времени. Девятнадцать минут второго.

Он отбросил одеяло и встал с кровати. На нем были только длинные спальные трусы; синие джинсы и фланелевая рубашка находились близко, сложенные на спинке кресла, рядом с которым стояла пара ботинок. Носки уже были надеты, так как по ночам ноги часто мерзли, если он укладывался спать без них.

Звук был громче, чем месяц назад, и пробивался сквозь дом с заметно большей силой. В марте Эдуардо ощущал давление на фоне ритмического биения - оно, как и звук, увеличивалось сериями волн. Теперь давление страшно возросло. Он не просто чувствовал его, а ощущал всем телом, невнятно отличное от простого давления бурного воздуха, более похожее на невидимый прилив холодного моря, проходящий сквозь него самого.

К тому времени, как он поспешно оделся и схватил заряженный пистолет с ночного столика, шнурок лампы бешено раскачался, и начал со звяканьем биться о полированный медный бок лампы. Оконные рамы дрожали. Картины с грохотом ударяли по стене, перекашиваясь на гвоздях.

Он рванулся вниз, в холл, где уже не нужно было включать свет. Скошенные края овальных рам окошек парадной двери блестели отражением таинственного свечения снаружи. Оно было гораздо мощнее, чем в прошлом месяце. Рамы отбрасывали дымчатое сияние всех цветов спектра, и яркие голубые, зеленые, желтые и красные тени преломленного света бродили по потолку и стенам, так что казалось, будто бы он попал в церковь с богатыми витражами.

В темной гостиной слева от него, куда не проникал свет снаружи, так как жалюзи были опущены, коллекция хрустальных пресс-папье и других безделушек грохоча и звякая скакала от одного конца стола, где им полагалось находиться, до другого. Фарфоровые статуэтки дрожали на стеклянных полках в шкафу.

Справа, в кабинете, заставленном полками книг, мраморно-медный письменный набор прыгал по стопке промокательной бумаги, ящик с карандашами выдвигался толчком и хлопал обратно в стол, совершая все свои эволюции в соответствии с переменами волн давления, а вертящийся стул позади стола вихлял из стороны в сторону так, что его колеса скрипели.

Когда Эдуардо открыл парадную дверь, большая часть цветовых пятен и иголочек из облака света отлетели в сторону, пропали, как будто канули в другое измерение, а оставшиеся перетекли на стену холла справа, где сплавились в дрожащую мозаику.

Лес светился точно в том месте, где это происходило в прошлом месяце. Янтарное сияние исходило от той же самой группы тесно сбившихся деревьев и от земли под ними, как будто иглы и шишки, кора и грязь, камни и снег стали горящими частичками в колбе лампы, сияя ясно и ровно. На этот раз свет был более ослепительным, чем тогда, точно так же и биение было громче, а волны давления - мощнее.

Эдуардо обнаружил, что вышел к ступенькам, но не смог вспомнить, как покинул дом или пересек крыльцо. Оглянулся и увидел, что даже закрыл за собой переднюю дверь.

Мучительные волны басового звука пробивались сквозь ночь в ритме, быть может, тридцать раз в минуту, но его сердце билось в шесть раз чаще. Ему захотелось развернуться и убежать обратно в дом.

Он поглядел вниз на пистолет в своей руке. И пожалел, что рядом с кроватью не было заряженного дробовика.

Когда он поднял голову и отвернул взгляд от оружия, то вздрогнул, увидев, что лес ближе придвинулся к нему. Светящиеся деревья угрожающе выросли.

Затем осознал, что он сам, а не лес, передвинулся. Снова бросил взгляд назад и увидел дом в тридцати-сорока футах сзади. Он спустился по ступенькам, даже не почувствовав этого. Его следы отчетливо виднелись на снегу.

- Нет, - сказал Эдуардо дрожащим голосом.

Нарастающий звук был похож на прибой с отливом, который неумолимо утягивал его с безопасного берега. Электрическое завывание песней сирены проникало в него, говорило с ним на уровне столь глубоком, что он, казалось, воспринимал сообщение, не слыша слова, - музыка в крови, влекущая его к холодному огню в лесу.

Мысли становились все туманней.

Он поглядел вверх на усеянное звездами небо, пытаясь прояснить свой рассудок. Изящная филигрань облаков посреди черного свода блестела под серебристым сиянием четвертой доли луны.

Старик закрыл глаза. Нашел в себе силы сопротивляться тянущей силе звука отлива.

Но когда открыл их, то обнаружил, что его сопротивление было воображаемым. Он был еще ближе к деревьям, чем раньше, всего в тридцати футах от начала леса. Так близко, что приходилось щуриться от слепящей яркости веток, стволов и земли под соснами.

Угрюмый янтарный свет теперь был пронизан красным - как будто ниточки крови в желтке яйца.

Эдуардо был напуган: страх, давно перешедший в полнейший ужас. Он боролся со слабостью во внутренностях и мочевом пузыре, трясясь так яростно, что не удивился бы, услышав, как его кости щелкают друг о дружку, - но его сердце больше не убыстряло своего биения. Оно резко замедлилось и теперь соответствовало постоянному биению в тридцать раз за минуту, ритму того звука, который, казалось, шел от сияющей области.